Вся философия суфизма заключается в приближении к Богу как косми­ческой энергии, без всякой концепции. А, между тем, у всех нас имеются концепции, а все концепции существуют для несовершеннолетних детей. Бог не может быть заключен в рамки концепции.

Суфийский Мастер Аджнаби сказал: «Напиши Мулле Файрози, что мне недосуг вступать с ним в переписку, поэтому мне нечего ответить на его письмо».

Ученик Аними спросил: «Вы хотите рассердить его этим письмом?»

В этом и заключается намерение всех Мастеров: рассердить вас, потому что вы способны меняться лишь тогда, кода вы рассержены. Когда вы рас­сержены, тогда и возникает возможность, тогда вы и начинаете двигаться.

«Он уже рассержен некоторыми моими письмами, - ответил Аджна­би. - И эта рассерженность заставила его мне писать. Написав эту де­пешу, я задался целью рассердить такого человека, как он.»

То была его цель, и он ее достиг. Ему хотелось рассердить людей, по­добных Мулле - многознающих людей.

«А это письмо рассердит его еще больше», -заметил Аними.

«Да, - сказал Аджнаби, - когда он был возмущен тем, что я написал, он не наблюдал свой гнев - а это мне как раз и было нужно. Он воображал, что наблюдает за мной, тогда как сам чувствовал один только гнев. И теперь я снова пишу, чтобы вызвать его гнев для того, чтобы он сам уви­дел, что разгневан. Цель моя - дать этому человеку понять, что моя ра­бота - это зеркало, в котором он видит самого себя».

Вы должны постоянно держать это у себя в голове, так как это проис­ходит здесь каждый день. Если я что-то говорю, никогда не утруждайте се­бя размышлениями обо мне. Не ломайте себе голову, почему я это сказал, а вместо этого, напротив, лучше вглядитесь в самих себя и увидьте, что это сделало с вами. Я кое-что говорил о Ханне. И теперь есть две возможности. Она может подумать: «Этот человек неправ, он меня оскорбляет, он меня унижает, он меня бьет, обижает меня» - что-то в этом роде. И это будет оз­начать, что она упустила главное. Но если она начнет наблюдать и всматри­ваться: «Почему это меня задело? Почему это меня так рассердило? Почему я расстроена?», тогда она будет на верном пути. Тогда она как никогда при­близится ко мне.

Всегда помните это. Что я говорю, как я это говорю, почему я это гово­рю - вам невозможно принять какое-либо решение на этот счет. Вам даже понять, и то невозможно. Все, что вы можете делать прямо сейчас в своей ситуации - это увидеть, что происходит с вами. Если я дал вам пощечину, не ломайте себе голову над тем, почему я дал вам пощечину - что я злой, агрессивный, жестокий, - не тратьте на это нервы. А просто закройте глаза, погрузитесь в медитацию и увидьте, почему вы чувствуете себя оскорблен­ными. Почему? Наблюдайте свой ум. Это поможет.

Вот почему я не хочу, чтобы здесь находились посредственные люди, которые пришли сюда послушать меня из любопытства. Это не школа, здесь ничему не учат. Это просто алхимическая лаборатория - здесь что-то происходит. Это процесс преображения. И если вы это вспомните, вы тут же извлечете для себя пользу.

«Да, - сказал Аджнаби, - когда он был возмущен тем, что я написал, он не наблюдал свой гнев - а это мне как раз и было нужно. Он воображал, что наблюдает за мной, тогда как сам чувствовал один только гнев. И теперь я снова пишу, чтобы вызвать его гнев...»

Мастер говорит: «Я даю ему еще одну возможность из сострадания».

«...для того, чтобы он сам увидел, что разгневан. Цель моя — дать этому человеку понять, что моя работа - это зеркало, в котором он ви­дит самого себя».

Вот что такое Мастер: зеркало, в котором вы видите самих себя. И если вы видите иногда, что лицо ваше уродливо, не трудитесь разбивать зеркало - измените лучше свое лицо. Разбив зеркало, вы не станете красивы, избе­гая зеркала, вы не станете красивы.

Вчера весь день напролет Праджит думал об уходе отсюда: «Как бы от­сюда сбежать?» Однако он снова и снова вспоминал, что ему нельзя убе­гать, что он должен столкнуться со всем этим лицом к лицу. Снова и снова он вспоминал и осознавал, и снова и снова возникала в нем эта склонность к побегу. Это естественно, это понятно. Но если вы способны вспомнить хотя бы на несколько секунд и остаться со мной, продолжая смотреть в зер­кало, то рано или поздно вы должны будете измениться.

Есть только две возможности: либо избегать зеркала - и тогда вы нико­гда не увидите своего лица и можете верить себе, что вы красивы; либо продолжать смотреть в зеркало, продолжать смотреть на свое уродство. И при этом всевозможные методы и процессы по изменению своего лица бу­дут в вашем распоряжении.

Всего несколько дней назад здесь был мужчина, принимавший саньясу. Он сказал мне, что он косметолог. А я ему ответил: «Я тоже косметолог. Я проделываю ту же самую работу. Я изменяю лица людей - не те лица, которые вы видите снаружи, но подлинные лица, что глубоко скрыты за всеми фасадами, за всеми слоями».

«Но люди в большинстве своем всегда считают тех, кто вызывает их гнев, злонамеренными», - произнес ученик.

Это то, что думала Ханна. Это то, что несколько мгновений думал даже Праджит. Это то, что Чинмайя обычно думал вначале. Впрочем, сейчас он переступил этот рубеж. Я так сильно его бил - как долго можете вы про­должать так думать? Ведь рано или поздно человек все равно начнет осоз­навать, что что-то не так внутри него самого и что это должно быть отбро­шено.

«Ребенок может считать взрослого, который пытается вытащить шип из его руки, злонамеренным. Не есть ли это оправдание попытки по­мешать ребенку расти?» - сказал Аджнаби.

«А если ребенок затаит обиду на взрослого, который вытаскивает шип?» - спросил Аними.

«Ребенок, на самом деле, не будет таить обиду, ибо что-то в нем зна­ет правду», - ответил Аджнаби.

Ценность этого высказывания необычайна. Да, что-то в вас всегда знает истину. Что-то в Ханне знает истину. Не знать истину невозможно. Быть может, она не очень ясна и подернута дымкой - но что-то в вас всегда знает истину: что вас бьют из сострадания, из любви. А иначе в этом нет надоб­ности.

«А что если он так никогда и не узнает себя и будет думать, что дру­гие побуждаются личными пристрастиями?» -упорствовал ученик.

«Если он никогда не узнает себя, - ответил Аджнаби, - это не имеет значения и в отношении того, что он думает о других, ведь у него никогда не может быть никакого понимания того, что из себя, на самом деле, представляют другие.»

«Но разве нельзя, - возразил Аними, - вместо того чтобы второй раз вызывать его гнев, объяснить, что предыдущее письмо было написано с этой целью, и предложить Мулле по-новому посмотреть на свои прежние чувства?»

Точка зрения ученика весьма благоразумна, но помните, что иногда и от благоразумных вещей не бывает большой пользы. Они не срабатывают. Вы согласитесь с учеником, с тем, что он говорит. Это кажется весьма и весьма благоразумным: зачем злить его, сердить его дважды? Не лучше ли будет объяснить ему, почему вы прежде говорили то, что могло его рассер­дить? Не лучше ли это объяснить?

«Можно, - ответил Аджнаби, - только от этого не будет пользы.»

Мастер не заинтересован в вежливом поведении, соответствии нормам этикета, хороших манерах и т. д. Мастер заинтересован исключительно в вызове аффекта, в вызове действия, в вызове реакции. Да, он мог объяснить Мулле, что произошло. И это могло бы того удовлетворить, могло бы его остудить. Гнев его мог бы исчезнуть. Он мог бы уже больше не чувствовать себя оскорбленным - не в этом, однако, дело. Это не вызвало бы того эф­фекта, которого хочет Мастер. А Мастер хочет, чтобы Мулла увидел, что он всего лишь человек знания, а не человек познавания, что он не мудр. Объяснение только усилило бы многознание Муллы. У него было бы еще одно объяснение. И эго его не было бы потревожено.

«Можно, — ответил Аджнаби, - только от этого не будет пользы. Это, скорее, приведет к противоположному. Если ты расскажешь чело­веку, в чем дело, он подумает, что ты оправдываешься, и это вызовет в нем чувства, от которых ему будет один только вред. Поэтому ты свои­ми объяснениями ему, на самом деле, только навредишь.»

«Нет ли исключений из этого правила, говорящего, что человек дол­жен учиться на познании своего собственного состояния, и это состояние нельзя ему объяснить?» - спросил Аними.

«Исключения есть. Но если было бы достаточно исключений, которые бы хоть что-то меняли, у нас не было бы сейчас никаких Мулл Файрозов», - ответил Аджнаби.

Их не много. Есть некоторые исключения, однако их не много - поэто­му они и являются исключениями. Их очень немного. Их можно по пальцам перечесть, их нельзя принимать в расчет.

Мастер же должен действовать так, чтобы выполнялось правило, а не исключение, потому что девяносто девять и девять десятых процента людей следуют этому правилу. Время от времени встречается такой человек, кото­рому ни от кого не нужно никакой помощи и который рано или поздно сам придет к этому осознанию. Это может быть всего лишь вопрос времени. Однако не об этих исключительно интеллектуальных людях стоит беспоко­иться. Мастеру приходится действовать так, чтобы средний ум, нормаль­ный ум, обычный ум, неисключительный ум пришел бы в движение и стал бы меняться.

Этот небольшой спор между Мастером и учеником имеет для вас не­оценимое значение. Поэтому я и выбрал его. Помните эти семь слоев луко­вицы. До тех пор, пока вы их не отбросите, вы так и не сможете увидеть свет, так и не сможете увидеть, что есть что. Ведь вы же с самого детства были испорчены. Вся ваша жизнь до сих пор была жизнью отравления, и только вам дано со всем этим покончить. А я могу лишь указать вам путь, но не могу этого у вас устранить. Если я стану это устранять, вы схватитесь

за это, сбежите и начнете думать, что я вас обкрадываю. Я могу лишь ука­зать вам путь, а вы должны по нему следовать.

Медитируйте над этим небольшим диалогом. Он специально для вас.

 «Можно, - ответил Аджнаби, - только от этого не будет пользы. Это, скорее, приведет к противоположному. Если ты рас­скажешь человеку, в чем дело, он подумает, что ты оправдыва­ешься, и это вызовет в нем чувства, от которых ему будет один только вред. Поэтому ты своими объяснениями ему, на самом деле, только навредишь.»

«Нет ли исключений из этого правша, говорящего, что человек должен учиться на познании своего собственного состояния, и это состояние нельзя ему объяснить?» - спросил Аними.

«Исключения есть. Но если было бы достаточно исключений, которые бы хоть что-то меняли, у нас не было бы сейчас никаких Мулл Файрозов», - ответил Аджнаби.

Этот взаимный обмен между суфийским мистиком Симабом и человеком благородного происхождения по имени Мулакаб дошел до нас в устной передаче как один из диалогов, часто устраиваемых странствующими дервишами.

Мулакаб: «Расскажи мне что-нибудь из своей философии, так, чтобы я смог понять».

«Ты не сможешь понять до тех пор, пока сам не переживешь», - ответил мистик.

Мулакаб: «Мне не нужно понимать пирог для того, чтобы оп­ределить, плох ли он».

Симаб: «Если ты смотришь на хорошую рыбу и думаешь, что это плохой пирог, ты ни в чем не нуждаешься так, как в меньшем понимании и лучшем понимании этого».

Мулакаб: «Почему бы тебе, в таком случае, не отказаться от книг и лекций, если без переживания не обойтись?»

Симаб: «Потому что внешнее есть проводник внутреннего. Книги познакомят тебя с некоторыми сторонами внутреннего, то же самое сделают лекции. Без них ты не сможешь двигаться впе­ред».

Мулакаб: «Но почему мы не можем сделать этого без книг?»

Симаб: «Потому же, почему ты не можешь думать без слов. Ты был воспитан на книгах, и ум твой так изменен книгами и лек­циями, слушанием и говорением, что внутреннее может говорить с тобой только посредством внешнего. И тогда ты сможешь по­стичь все, что захочешь».

Мулакаб: «Это относится к каждому?»

Симаб: «Это относится к тому, к кому это относится. И прежде всего это относится к тем, кто думает, что это к ним не имеет отношения!»

Суфизм - это алхимия. Это наука превращения свинца в золото, низшего в высшее, внешнего во внутреннее. Наука превращения мира в Бога.

Помните: суфизм - это не философия, а наука. Он не верит в умствова­ние - он верит в переживание. Он не верит в логическое мышление - он ве­рит в экспериментирование. Только эксперимент решает, что есть истина -ничто другое не может быть решающим. Только тогда ты знаешь - другого способа узнать не существует.

Суфизм не доверяет верованиям. Он хочет, чтобы вы отбросили все ви­ды верований, потому что они будут препятствиями к познанию. Верование - это разновидность псевдопознания: вы, на самом деле, не знаете, но из-за того, что вы так долго веруете, у вас возникает чувство, что вы как будто знаете. Все виды верований должны быть из вас устранены. А вы должны остаться в неведении и невинности. Только отсюда может исходить экспе­риментирование.

Наука не предполагает ничего - никакого верования, никакого верова­ния apriori. Предположение здесь вообще не существует. Наука начинается с чистого листа ума.

Есть три вещи, которые вы должны глубоко понять. Первая - искусст­во. Искусство не очень беспокоится об объекте. У него есть свои собствен­ные проекции. Искусство использует объект как экран, на котором оно про­ецирует свою субъективность. Когда вы видите лицо женщины, лицо ребенка или цветок, искусство не заботится о том, что вы с этим делаете, о том, что вы на это проецируете. Прекрасное - это не часть объективного, прекрасное - это ваша мечта, которую вы привносите в объект - и объект тогда кажется прекрасным.

Искусство изобретает - искусство не открывает. Его не интересует от­крытие, оно образно, оно проективно. В этом заключается основной смысл слова «поэт». Исконный корень этого слова производен от слова «поэтес» -«поэтес» означает «тот, кто творит». Искусство является творческим.

Впрочем, что вы можете творить? Что бы вы ни сотворили, это будет проекцией ума. Искусство творит прекрасное. Наука не является творче­ской в этом смысле. Наука есть открытие. Что бы там ни было, наука - это только обнаружение. Она не изобретает, она не обладает никакой проецирующей идеей. Наука объективна - искусство субъективно. Искусство все время требует каких-то проекций, каких-то идей. Прежде чем вы подойдете к розе, вы должны подойти к ней с какими-то мечтами, запечатленными в вашем уме, вы должны питать мечты. И когда мечты эти станут переполнять вас через край, они выльются в розу, они окружат розу ореолом, аурой, и вы увидите нечто, чего нет. Вы увидите нечто такое, что, на самом деле, находится в вас и возвращается к вам, отразившись от внешнего. Искусство - это мечта, ткань мечты.

Наука же объективна. Основное требование науки - это идти обнажен­ным, голым, идти без всяких предубеждений, без всяких представлений о том, что это такое, просто быть здесь, непредвзятым, объективным, без вся­ких мыслей в уме - так, чтобы ты мог наблюдать все, что есть. Действи­тельность обнаруживает себя, если ты можешь быть свидетель Чистое сви-детельствование - вот что такое наука.

Далее - философия. Искусство, по крайней мере, проецирует на что-то внешнее. Наука вообще не проецирует - она позволяет внешнему обнару­жить свою истину. А философия? Это субъективность чистейшей воды. Ей нет дела даже до экрана. Искусство, во всяком случае, заботится об экране, экран непременно должен присутствовать - тогда только оно способно про­ецировать. Философия же - это чистое умствование. Вы закрываете глаза, погружаетесь в свои мысли и можете странствовать в них без конца и края. Это нескончаемая череда мыслей.

Философия - это чистая субъективность, наука - чистая объективность, а искусство как раз посредине между ними: в нем есть немного от филосо­фии и немного от науки, немного от объективности, немного от субъектив­ности. Искусство - это смешение.

Религия может быть трех видов. Она может быть либо философичной, либо сродни искусству, либо научной. Суфизм - это третий вид религии. Он верит в эксперимент, в переживание, он не верит в верования. Он доверяет только истине, которая уже здесь. И вам остается только ее открыть.

Прежде всего, суфизм говорит, что вы должны подготовить себя так, чтобы никакие предрассудки, никакая обусловленность не вклинивались между вами и истиной. Путешествие начинается тогда, когда вы не запол­нены никакими мыслями, глаза ваши готовы, восприимчивы. И тогда вы обретаете способность видеть.

                                                                              «Ошо – Суфий – преданность истине»